Полтора года назад в газете "Правда" вышла статья Александра Платошкина о Горбачеве. Предлагаем ее Вашему вниманию.

«Я Мишку знаю, быть беде!»

Герострат сжёг храм Артемиды Эфесской — седьмое чудо света, чтобы оставить своё имя в памяти потомков. С тех древних времён геростратова слава понимается как позорная известность тщеславных людей. Неужто жаждал подобной славы и этот Генсек? Жаждал и сознательно разваливал страну, как утверждает доктор исторических наук, профессор Владислав Гросул в беседе с политическим обозревателем «Правды» Виктором Кожемяко («Когда Горбачёв стал предателем?», «Правда», №1, 13—14 января), а вслед за ним также Георгий Крючков («Правда», №13, 9—10 февраля с.г.) и другие авторы?

ТЕМА ЭТА, как говорится, надолго. Она глубоко волнует наших соотечественников, всех граждан бывшего СССР, да и прогрессивного мира. Вот Запад безоговорочно славит Горби. Ещё бы! С географической карты исчезла великая держава, на которую империализм «точил зуб» все годы её существования, не прекращаются по периметру России кровавые междоусобицы. Рухнул социалистический лагерь, перестал существовать Варшавский Договор...

Содеянное, полагает В. Гросул, созревало в Горбачёве «с младых ногтей». Мальчик двенадцати лет, вероятно, пионер, а в будущем, по иронии судьбы, лучший немец, прислуживает оккупантам, позирует фотографу на фашистском танке. Не трофейном — готовом рушить советские города и сёла, уничтожать наших людей. Дитя малое, неразумное — какой спрос? Хотя ведь такие же пацаны выполняли поручения наших партизан и подпольщиков, пробивались на передовую, становясь сынами полков.

Ладно, оставим далёкое детство. К тому же не исключено, что прислуживал по принуждению, как и многие взрослые, оказавшиеся на оккупированной территории. А в целом судьба благоволила Михаилу Сергеевичу. Как помощник отца-комбайнёра получает орден Трудового Красного Знамени. Между прочим, легитимность этой награды подвергает сомнению Виктор Казначеев, горбачёвский земляк и коллега по комсомольской, партийной работе, позже — министр социального обеспечения Российской Федерации. Дело в том, пишет он в своей книге «Последний генсек» (М.: «Гудок», 1996), что в те годы учитывали на жатве не количество намолоченного зерна, а убранные гектары. И Горбачёвы работали на повышенной скорости, «утюжили» поле, не считаясь с потерями урожая. Скорее всего в результате этого и стал Миша «стахановцем».

Без экзаменов поступает на юридический факультет МГУ: медалист, юный орденоносец. Какие могут быть сомнения в лояльности Советской власти? В университете увлечённо занимается общественными, комсомольскими делами. По окончании, вместо службы рутинной, кропотливой, в правоохранительных структурах, где проявить себя весьма непросто, проходит путь наверх через комсомольскую и партийную работу.

И вот, наконец, возглавил ЦК КПСС. Тем самым взвалил на себя громадную реальную ответственность за судьбу партии, всей страны. Сравнительно молод, энергичен, красноречив и обаятелен. Кажется, со свежими идеями: «перестройка», «больше социализма», «ускорение», «гласность», «новое мышление» — с его подачи это было тогда у всех на устах. И как-то уже подзабылось, что в Генсеки прошёл автор провалившейся Продовольственной программы. Но ему и это простили. Дескать, был застой, не дали старики развернуться.

Короче говоря, начинал Горбачёв свою высокую службу в режиме наибольшего благоприятствования. Страна была в эйфории: вот он, спаситель. Ждали отдачи: ведь «кредит доверия», как сам он неоднократно повторял, не вечен.

В ТУ ПОРУ великих надежд оказался я, по журналистским делам, на Ставрополье. Воспользовавшись случаем, решил посетить Привольное, малую родину Генсека. Чем и как живёт село, давшее стране нового кормчего, какие тут связывают с ним надежды?

Дорога ведёт на север, в сторону Ростовской области: Привольное — у самых границ края. В Красногвардейском райкоме партии, в небольшом тесноватом кабинете встретил меня первый секретарь Иван Васильевич Рудченко. Плотный, красивый мужчина, весёлый и приветливый. Сильно похож на знаменитого земляка, что неудивительно. Мать Михаила Сергеевича и отец Рудченко — брат и сестра. «Перестройка, — сказал он, — круто повернула нашу жизнь. Она — то, чего ждал народ».

Хозяин кабинета заговорил о связанных с нею делах района, о начавшейся борьбе с пьянством, алкоголизмом. Правильные меры. Но в чём-то, по его словам, недорабатываем. Вот, например, в Привольном выявили сорок самогонщиков. Наказали, а всё равно люди зелье это варят и продают. Есть случаи пьянства на работе.

Меня это крайне удивило. Как же так? Ведь Михаил Сергеевич в своих выступлениях, а они транслируются по телевидению и радио, публикуются в газетах, неизменно твердит: «В моей родной деревне не пьют!» Рудченко собирается ставить перед вышестоящими властями вопрос о том, чтобы разрешили продавать хотя бы сухие вина, шампанское.

Иван Васильевич вызвался сопровождать меня в Привольное. Вот по этой дороге, рассказывал он, Михаил Сергеевич ходил в Красногвардейское, в среднюю школу, за двадцать километров. В райцентре жил, а на выходные — домой. Школу окончил медалистом. И тогда был во всём настойчив. Помню, говорит, позвал я его погулять, а он в ответ: «Не могу. Мне «Горе от ума» читать ещё надо».

Село пересекает извилистая речка Егорлык. Переехали мост, свернули на Набережную улицу. В самом её конце, через лощинку, невысокий холм. Тут, поясняет мой спутник, были дома: наш и Михаила Сергеевича. На противоположной стороне — дом деда. Там теперь бурьян, а были прекрасные сады.

Привольное — село ухоженное. Асфальтированные улицы, Дворец культуры, парк. Дом Горбачёвых из белого силикатного кирпича, построен при жизни отца Михаила Сергеевича. Сюда семья переехала с Набережной. Крашеные ворота, глухой забор, зелёный металлический шлагбаум, в глубине двора пристройка. Там охрана. Рудченко сказал, что мать Михаила Сергеевича живёт одна, в Москву к сыну ехать не желает.

У ворот шофёр притормозил. Иван Васильевич спросил, будем ли заходить в дом. Я отказался. Всё же не музей. Вряд ли нужно ради праздного любопытства нарушать покой старого человека. Сказал вскользь Рудченко, что внешне он напоминает двоюродного брата. Довольно улыбнулся. Вспомнил, как, будучи в Москве, зашёл в кабинет Горбачёва, сел за его рабочий стол, спросил: «Ну что, похож я на Генсека?» Тот рассмеялся и ответил: «Похож».

Иван Васильевич не часто лезет к брату с советами. Но такие случаи бывают. Когда в стране шли разговоры о повышении материальных стимулов за продажу зерна, разные предлагались варианты, как лучше это сделать. Я, рассказывает Рудченко, позвонил ему и сказал: «Михаил, набавь пятёрку». То есть — подними закупочные цены ещё на пять рублей за центнер.

Встречался я тогда на Ставрополье с руководителями хозяйств и предприятий, с партийными, советскими работниками. Но вот никто из них, кроме двоюродного брата, добрых слов об именитом земляке не говорил. И каково же было моё удивление, когда много позже, в той же книге Виктора Казначеева, я прочёл:

«Часто вспоминаю тот день, когда в мой кабинет вошёл И. В. Рудченко, двоюродный брат Михаила Сергеевича. Он только что прилетел из Москвы. Горбачёв был избран Генеральным секретарём ЦК КПСС, и все с любопытством взирали, какие шаги предпримет молодой и многообещающий лидер. Западные радиоголоса наперебой делились прогнозами и комментариями, которые на поверку никуда не годились. Настоящую цену этому человеку знали на Ставрополье, где он родился, вырос, где прошли его зрелые годы. Иван Васильевич сел напротив меня, лицо его было уставшим и озабоченным.

— Виктор Алексеевич, быть большой беде, страна осталась без хозяина.

— ??!!

— Был у Михаила в кабинете… Я, говорит, сейчас сконцентрируюсь на международных делах, это для меня важнее всего: надо утвердиться в должности.

— Как? Он же утверждён пленумом ЦК.

— Говорю то, что слышал: ему надо утвердиться в должности «там». Я Мишку хорошо знаю, станет сдавать позицию за позицией, только по всему миру мелькать. И эта (Раиса Максимовна. — В.К.) его подзуживает: «Надо выходить на мировую арену». Как бы весь не вышел… Начнёт колесить из страны в страну, свою землю забросит. Быть беде, большой беде».

К СОЖАЛЕНИЮ, не ошибся. Но что он мог тогда рассказать малознакомому журналисту, кроме общепринятых слов о политике Горбачёва да о совместном детстве?

Вскоре тревожный прогноз Рудченко стал сбываться. «Перестройка», «новое мышление» постепенно превращались в расхожие фразы, за которыми — пустота. Между тем экономика падала. Тяжёлое положение сложилось в промышленности, оборонном комплексе. Сократилась добыча угля, нефти, других видов сырья, а республики уже избирательно выполняли решения центра. Перестали в полном объёме перечислять налоги в Госбанк СССР, ограничивали поставки дефицитной продукции. Существенную дыру в бюджете пробил «сухой закон». В алкогольной группе товаров значительную часть составляли акцизы, то есть налоги. При Горбачёве, как справедливо отмечают и В. Гросул, и другие авторы, выпустили на волю коварный дух национализма, в результате чего зримо начались центробежные процессы.

Критическая ситуация сложилась в сельском хозяйстве. О провалившейся Продовольственной программе в верхах старались не вспоминать. Стали срочно реформировать АПК. В ноябре 1985 года был создан Госагропром СССР. Такие же органы — в республиках, краях, областях. Цель вроде благая: устранить ведомственную разобщённость, повысить материальную ответственность за конечный результат, обеспечить производство и поставки продовольствия в общесоюзный фонд.

Начался массовый переход земледельцев и животноводов на бригадный, арендный, семейный подряд, на самоокупаемость и самофинансирование. Но партнёры, смежники перестраиваться не спешили. Каждый отвечал за «свою строчку»: объёмы мелиорации, ремонта техники и так далее. Машины и средства техобслуживания распределяли на местах сельхозуправления, запчасти, уголь, нефтепродукты — отделения Госкомсельхозтехники, удобрения — райсельхозхимия. Организации почти не были взаимосвязаны.

Словом, горбачёвская «оптимизация» на этом важнейшем для страны и народа направлении, не доведённая до ума, тоже с треском провалилась. Между тем население всё больше раздражал дефицит продовольствия. «Колбасные» электрички из провинции в Москву породили немало горьких шуток и анекдотов.

— Справедливости ради надо признать, — поясняет мне академик РАН Владимир Милосердов, в те годы один из советников Горбачёва, — всё же в СССР потребление мясных и молочных продуктов на душу населения было примерно вдвое — втрое больше теперешнего. Другое дело, что предложение не успевало за спросом. Дефицит во многом объяснялся относительно низкой стоимостью продуктов питания. Розничные цены оставались неизменными больше четверти века.

Разницу между фактическими затратами и ценой в магазине покрывало государство. Это искажало действительную стоимость товара, деформировало структуру национального дохода. И, конечно, занижало показатели эффективности аграрной сферы.

Специалисты предлагали привести цены в соответствие с общественно необходимыми затратами. Тогда заметно выросла бы доля АПК в национальном доходе, улучшилась его экономика. Но... не захотел Генсек заниматься этой проблемой. Уходил или отмахивался от конкретных шагов.

Что же с ним произошло? Ведь на Ставрополье, где он был первым секретарём крайкома партии, дела вроде бы обстояли благополучно. А это потому, считает тот же В. Казначеев, что принял Горбачёв хозяйство края, что называется, ухоженным, от умелых, энергичных предшественников. Конкретными делами занимались опытные кадры, которые несли весь груз ответственности. Он же осуществлял «общее руководство», практически не вникая в суть проблем. Вот и за Брежнева в ЦК работал аппарат, которому Леонид Ильич доверял. Горбачёв же всё забирал в свои руки, но, по свидетельству многих, зачастую ничего не решал, лишь изображал кипучую деятельность. От слов о перестройке к реальным и эффективным её шагам страна не переходила. А «кредит доверия», о котором постоянно твердил Горбачёв, становился тоньше папиросной бумаги.

Не имел он собственного мнения по многим ключевым вопросам экономики! Горько было наблюдать, вспоминает В. Милосердов, как хоронит не однажды обговоренные, согласованные и подготовленные к принятию решения. Так, в частности, было с идеей интенсивного развития животноводства. Мы с коллегами представили Горбачёву предложения: закупочные, розничные цены повысить, а высвободившиеся средства направить на развитие перерабатывающей базы. Населению выделять адресные дотации, исходя из медицинских норм потребления мяса, молока. Остальное продавать по реальной стоимости.

Михаил Сергеевич согласился. Вскоре поехал отдыхать на юг, и в Краснодаре, перед партийными, хозяйственными руководителями Северного Кавказа, он должен был «озвучить» эти замыслы на всю страну. Актив состоялся. Увы! В речи Генсека столь важный вопрос был опущен. Оказывается, «доброжелатели» ему нашептали: если заявит о повышении цен, то навредит своей популярности.

НЕ ДОБИВШИСЬ успеха в экономике и рискуя потерять власть, взялся за «демократизацию» на производстве. Решено было избирать руководителей предприятий, что позволяло заодно избавиться от части строптивых оппонентов. Предложил он «ударить и по штабам», чтобы расправиться с непослушными в партии и государстве, перетряхнуть аппарат управления на всех уровнях.

По мнению тех, кто его близко знал, не гнушался интриг, легко «сдавал» своих коллег. Немало сделал для его избрания на пост Генсека Егор Кузьмич Лигачёв, человек энергичный, пользовавшийся уважением в партии. Горбачёву из-за чувства ревности это не нравилось. И скоро Лигачёв стал объектом разнузданной критики в прессе — в частности, его необоснованно обвиняли во взятках. Горбачёв знал, что это откровенная ложь, однако не пожелал открыто вступиться за своего соратника. Жизнь, в конце-то концов, всё расставила на свои места, но тогда, увы, как политический лидер Лигачёв был уже дискредитирован (а главное — не опасен Генсеку).

Была ли у Горбачёва, как считает В. Гросул, изначально и сознательно задача ликвидации социализма, советской политической системы? Разные на сей счёт мнения. Вот что, например, пишет в книге «Крушение пьедестала» (М.: «Республика», 1996) Валерий Болдин, ближайший сотрудник Горбачёва, заведующий Общим отделом — своеобразным штабом ЦК КПСС, впоследствии участник ГКЧП: «Год 1988-й стал для меня годом прозрения. Я обнаружил, что судьба государства, рост его могущества — не главная цель Горбачёва. В его поведении начали просматриваться тенденции вождизма, себялюбия, корысти».

Полагаю, размышляет далее автор «Крушения пьедестала», была некая цель, достичь которой без уничтожения существующей системы невозможно.

Хотел модернизировать социализм, ввести рыночные отношения. Дело это сложное, требовало осторожности, осмотрительности. Надо было действовать постепенно, создавать соответствующие структуры, а не запускать сразу множество реформ. Как поступили в Китае? Стали менять экономику в рамках существующей системы, не очерняя её, а модернизируя. И это позволило не только сохранить государство, но и сделать его мировым лидером.

Наш Генсек медлил там, где надо было спешить, и спешил там, где надо было медлить. К тому же, как верно замечают В. Гросул и другие аналитики, оказался повязан подрывными силами в стране и за рубежом, давно расставившими для него сети. И он вынужден был вести партию, народ к трагедии, из которой сам вышел невредимым и обогащённым.

В нём, пишет В. Болдин, сочетались неуверенность, мягкость, дар организатора и краснобая, крестьянская сметливость и скаредность. Даже в должности Генсека не мог отказаться от любого подношения. На его счёт постоянно поступала валюта за публикации в других странах. Кроме того, многочисленные подарки из драгоценных металлов, иные ценности. Всё полученное не отправлялось автоматически в бюджет государства и партии.

Более того, Михаил Сергеевич добился, что командировочные стали выплачивать и его супруге, хотя проживание за рубежом оплачивалось из казны, да ещё и принимающей стороной. Как-то, вспоминает автор «Крушения пьедестала», зашёл к нему управляющий делами ЦК КПСС Николай Кручина. Посетовал: члены Политбюро и секретари ЦК тратят много средств на представительские цели и своё содержание. «Нужно доложить Горбачёву и поменять эту практику», — посоветовал В. Болдин. В ответ Н. Кручина молча достал из папки горбачёвскую накладную. А там значилась такая сумма расходов, которая исключала всякое желание обращаться к нему по этому вопросу. Не меньше казённых средств тратил он и как президент СССР. И всё это — в пору провозглашённой борьбы с привилегиями…

СОЦИАЛЬНЫЕ сети ныне изобилуют суждениями на тему: Горбачёв — реформатор или предатель? Подавляющее большинство склоняется к последнему.

«Сколько бы ни лакировали горбачёвские сапоги либеральные СМИ, для народа он был и остаётся предателем. Одним из первых отрёкся от КПСС, бросив её на произвол судьбы. Это похоже на поступок капитана, раньше других покидающего тонущий корабль, на полководца, первым сбежавшего с поля битвы».

«Человек, случайно попавший на пост главы огромного государства. С обожанием смотрел на Рейгана и Тэтчер, которые выманили у него всё, просто за несколько слов похвалы».

«В этом году, — напоминает один из авторов, — у Михаила Сергеевича юбилей. Желаю ему долгих-долгих лет, ибо для человека, если у него осталась хоть капля совести, жить под гнётом всеобщей ненависти, презрения — тяжелейший крест, медленная гражданская казнь».

У каждого, кто был в руководстве СССР, своя степень вины за его гибель. У Горбачёва, безусловно, она высшая.

Александр ПЛАТОШКИН,

журналист. г. Москва

Газета "Правда", №31, 26-29 марта 2021 года